Везде
Dzukija as an ethnographic region of Lithuania: construction, stereotypes, identity markers
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Dzukija as an ethnographic region of Lithuania: construction, stereotypes, identity markers
Annotation
PII
S221979310018328-3-1
DOI
10.37490/S221979310018328-3
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Yury Vnukovich 
ORCID: 0000-0003-2037-8150
Occupation: senior researcher
Affiliation: National Academy of Sciences of Belarus
Address: Belarus, Minsk
Edition
Volume 18. No1 /2022
Pages
56-74
Abstract

The article examines Lithuania’s ethnographic region of Dzūkija, which is geographically, historically, linguistically and culturally closest to the neighboring Slavic territories, and whose conceptualization and recognition occurred only quite recently.

The scientific novelty of the research lies in the interpretation of an ethnographic region primarily as a symbolic construct designed to connect and unite people using linguistic and cultural markers of their regional identity.

As a result of the study, the key principles of identifying the ethnographic region of Dzūkija, based on both external (“objective”) and internal (“subjective”) distinctive features, have been characterized. The decisive role in the construction of the identity of the Dzūkian was played by the characteristic feature of their dialect —“dzūkavimas”, which is the basis of their nomination and stereotyping. The declared markers of the distinctiveness of the Dzūkian also include the “archaic” elements of traditional culture ascribed to them, which in our time chiefly manifest themselves in discourse rather than real life.

Keywords
ethnographic region, identity, stereotypes, ethnocultural markers, Dzūkija, Lithuania
Received
21.01.2022
Date of publication
28.04.2022
Number of purchasers
11
Views
802
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
Additional services access
Additional services for the article
Services benefits
100 RUB / 1.0 SU
1 Введение. На основании различий в этнической культуре и языке в наше время принято выделять пять этнографических регионов Литвы – Аукштайтию, Жемайтию, Сувалкию, Дзукию и Малую Литву. Пожалуй, одну из самых глубоких эпистемологических проблем для ученых в их попытках определить четкие границы этих регионов представляет Дзукия (лит. Dzūkija), складывание специфических характерных черт в традиционной культуре которой принято связывать со «славянским влиянием». Более того, именно из-за «нелитовского» населения, компактно населяющего окрестности Вильнюса, географические очертания и контуры этого региона оказываются весьма нюансированными, размытыми и неопределенными. Однако это нисколько не мешает позиционировать и активно продвигать его как один из наиболее самобытных и легко узнаваемых этнографических регионов Литвы. И неважно, что еще в ХIX веке Дзукии, как таковой, по сути не существовало.
2 Цель данной статьи – охарактеризовать основные принципы конструирования Дзукии как этнографического региона Литвы, а также рассмотреть стереотипы и этнокультурные маркеры литовцев-дзуков, определяющие символические границы их идентичности.
3 Изученность проблемы. Всестороннее изучение локально-регионального разнообразия этнической культуры является одним из приоритетных направлений современной литовской этнологии. Сложно назвать исследователя, изучавшего те или иные реалии этнической культуры литовцев и не пытавшегося, так или иначе, «вписать» их в уже существующую этнорегиональную классификацию. Ее теоритическая разработка и концептуализация началась еще в советский период, когда этнографы С. Цимерманис и В. Моркунас научно обосновали и предложили схему «историко-этнографического районирования Латвии и Литвы второй половины XIX века» [11, с. 10].
4 В наше время разработкой методологии выделения и описания этнографических регионов Литвы как отдельной научной проблематикой активно занимаются П. Кальнюс [20–22], Ж. Шакнис [38; 39], В. Туменас [40], А. Рагаускайте [31; 32]. Анализу явлений традиционной культуры Аукштайтии, Жемайтии, Сувалкии, Малой Литвы и Дзукии посвящены многочисленные статьи, отдельные сборники и обобщающие коллективные монографии [25–27]. Однако исследования проблемы идентичности различных этнографических групп литовцев как своеобразного социального конструкта, а не «культурной данности», практически не проводились 1.
1. В качестве исключения необходимо назвать статью В. Савонякайте, которая одной из первых в литовской этнологии предложила рассматривать этнографический регион, прежде всего, как подверженное постоянным изменениям социальное, а не физическое пространство [37, p. 21–24].
5 Методика исследования. Теоретической базой исследования послужили идеи П. Бурдье, согласно которому любой регион в первую очередь следует рассматривать как продукт акта классификации [2, с. 48–49]. Исходя из этой логики, этнографический регион начинается тогда, когда он начинает интересовать этнографов, т. е. по сути можно говорить о его формальном изобретении (в том смысле, как этот процесс понимал Э. Хобсбаум [17, p. 4–7]).
6 В данной статье понятие «этнографический регион» рассматривается не столько как аналитическая категория, используемая учеными для классификации и интерпретации вариантных явлений этнической культуры 2, сколько как легитимный инструмент (или институт) 3, позволяющий осуществлять категоризацию населения на основании его символической принадлежности к тому или иному этнокультурному пространству и, тем самым, воздействовать на функционирование его региональной идентичности.
2. В таком случае нам пришлось бы различать «этнографическую», «историческую», «лингвистическую», «этномузыкологическую» Дзукию как результат ее различного толкования и «воображения» представителями соответствующих гуманитарных дисциплин, тогда как на профанном («обывательском») уровне такой проблемы, как правило, не возникает.

3. Стоит отметить, что понятие этнографического региона закреплено в Литве на официальном уровне. В законе, который регламентирует деятельность Совета по охране этнической культуры (Etninės kultūros globos taryba), существующего с 2000 г. при Сейме Литовской Республики, сказано: «Этнографический регион – исторически сформировавшаяся часть территории, на которой сохранились самобытный диалект, традиции и обычаи, интегрировано наследие балтийских племен» (См. Lietuvos Respublikos etninės kultūros valstybinės globos pagrindų įstatymas. [Электронный ресурс]: URL: >>>> Дата обращения 20.01.2022). Более того, при вышеупомянутом Совете практически сразу же были созданы самостоятельные отделения Аукштайтии, Жемайтии, Сувалкии, Дзукии и Малой Литвы, что привело к столь долгожданной на местах институционализации этих регионов. Все это способствовало бурному оживлению литовского регионалистского дискурса, стремившегося не только всеми способами «заставить» людей знать и признавать этнографический регион, но и навязать новое определение административных границ.
7 «Акт категоризации, – писал П. Бурдье, – когда ему удается достичь признания или когда он осуществляется признанным авторитетом, сам по себе обладает известной властью: «этнические» или «региональные» категории, подобно категориям родства, конституируют реальность, используя силу откровения и конструирования, которой обладает объективация в дискурсе» [2, с. 51].
8 Результаты исследования. Первые этнографические классификации литовцев, основанные на критерии их региональных различий и различений, появились еще в середине ХІХ в. [3, c. 38–40]. Их разработка в значительной степени была связана с процессом поиска «классических», «исконных» земель того или иного народа, что было характерным явлением европейского научного дискурса, начиная с эпохи Просвещения. Следует подчеркнуть, что в Российской империи при делении земледельческих народов на отдельные «отрасли» и «племена» исследователи обычно исходили из понимания того, что воплощением этнического типа является «представитель народа», это значит крестьянин. Соответственно, типичный культурный ландшафт связывался исключительно с сельской местностью, как наименее затронутой влиянием городской цивилизации и наиболее сохранившей древние устои и традиции [8, с. 523].
9 Одна из первых территориальных классификаций литовцев, выполненная в русле поиска их этнической типичности, была представлена офицером российской армии, этнографом и картографом Р. Ф. Эркертом, который не только поделил их на две большие группы, «находящиеся между собою в близком родстве, а именно на Литовцев в тесном смысле слова, или Литвинов, и Жмудь» [13, с. 69], но и способом качественного фона наглядно показал их расселение на этнографической карте [14, Т. І]. Необходимо отметить, что разделение литовцев на две крупные, исторически сложившиеся и наиболее очевидные этнотерриториальные группы – «литву» (т. е. литовцев-аукштайтов) и «жмудь» (т. е. литовцев-жемайтов) – нашло свое отражение не только в работах исследователей того времени, занимавшихся описанием географии, истории, языка и культуры Литвы, но и в различных сферах управления, статистики, религии и т. д.
10 Конструирование новых региональных идентичностей литовцев в научном дискурсе происходило по мере накопления эмпирических сведений, позволявших исследователям объективировать различия и выделять те или иные этнотерриториальные группы населения на основании их отличительных культурных маркеров. При этом стоит иметь в виду, что уже в середине ХІХ в. литовские земли затронули динамические модернизационные процессы, которые воздействовали не только на их социальные связи, культуру, границы и этнонимию, но и на само понимание феномена регионализма. Показательная в этом плане концептуализация Дзукии как одного из самых «молодых» этнографических регионов Литвы, который, как заметил П. Кальнюс, является типичным примером того, как традиционная локальная культура пытается утвердиться и получить признание в современном мире [20, p. 98].
11 Принято считать, что впервые название дзюки («Dziuki») среди прочих коллективных прозвищ («Gogi», «Staki», «Szaki», «Zanawiki» и «Użwingi»), использовавшихся по отношению к разным локальным группам литовского населения, проживающего в Занеманье, зафиксировал в середине XIX в. исследователь лесного хозяйства А. Полуянский [28, s. 132–133]. Согласно его описанию, опубликованному в 1859 г., литовцы-дзуки занимали весь Кальварийский и северную часть Сейнского уездов Августовской губернии.
12 В последней четверти ХІХ в. это, первоначально узколокальное название звукоподражательного происхождения («Дзюки») и саму лингвистическую особенность дзеканья / дзуканья (лит. dzūkavimas) 4, свойственную литовским говорам Кальварийского, Сейнского, Гродненского и Трокского уездов, после длительного экспедиционного изучения соотнёс и фактически увязал вместе авторитетный языковед и этнограф Э. Вольтер [4, с. 2–5]. При этом само фонетическое явление дзеканья, широко распространенное также у соседнего славянского населения, он считал результатом западнобалтийского («прусского») влияния в этом регионе, который в прошлом заселяли древние племена ятвягов, судовов и дайновов. Кроме того, Э. Вольтер засвидетельствовал факт внешнего определения и качественной оценки дзуков как «мешанцев» их северными соседями «жмудинами»: «Любопытно еще и то, что некоторыя выражения этих Дзюков, на которых, как на мешанцев, Жмудины смотрят иногда с презрением, – более оригинальныя, чем у остальных Литовцев» [4, с. 5].
4. Характерной фонетической чертой юго-восточных литовских говоров является произношение c, dz, cv, dzv перед i, y, ie вместо t, d, tv, dv (например, Dzievas вместо Dievas «Бог», cėvas вместо tėvas «отец», dzvi вместо dvi «две» и т. д.).
13 Приблизительно в это же время название дзуки (лит. dzūkai) в качестве самообозначения стало употребляться в популярной литовской печати и самими уроженцами этого края. Одна из первых таких статей – «Из Дзукии» («Isz Dzukijos») – была подписана псевдонимом «Дзукас» («Dzukas») и напечатана в газете «Варпас» («Varpas») в 1889 г. [18, p. 157]. В ней дзуки характеризовались как литовцы, на которых наибольшее влияние оказали славянские соседи, что сказалось на их, как отмечалось, более дружелюбном характере («По причине соседства с медлительными Русинами [т. е. белорусами. – Ю. В.] и обедневшими Мазурами, характер Дзука стал более мягким, ловким и миролюбивым по отношению к чужим народам, но и склонным к ассимиляции»), а также закладывался стереотип Дзукии как региона Литвы, где «чаще можно увидеть древние обычаи патриархальные» [18, p. 157].
14 В куда более основательном этнографическом очерке «Дзуки», сделанном, как полагают, тем же автором Ю. Радзюкинасом, и изданном сперва на польском [29], а затем на литовском языке [30], разъяснялось, что дзуки населяют почти весь «Сейнский уезд, за исключением Краснопольской волости, а также волостей Сейнской, Покровской, Берзницкой и Копцёвской, в которых население является смешанным (литовско-польским); большую часть Кальварийского уезда, а именно волости: Балькунскую, Олитскую, Наднеманскую, Удрийскую, Кракопольскую, Симнянскую, Краснянскую, Урдоминскую, Кирснянскую; в Сувалкском уезде приходы Пуньский (четверть населения в котором являются поляками) и Смолянский; в Мариампольском уезде приход Бальвержишский и северо-восточную часть Августовского уезда между Неманом, Августовским каналом и Сейнским уездом» [29, s. 42]. Их расселение в пределах Сувалкской губернии наглядно иллюстрировала небольшая карта «страны дзуков» (рисунок 1).
15

16 Рис. 1. Карта «страны дзуков», составленная Ю. Радзюкинасом
17 В очерке очередной раз акцентировалась «патриархальная жизнь» дзуков (особенно южных), что, как утверждалось, и было залогом их благосостояния и благополучия [29, s. 46], а также давалась их сравнительная характеристика по отношению к остальным литовцам: «Типичный дзук обладает более живым темпераментом, чем другие литовцы, но в то же время он дружелюбный и сговорчивый, а характер его твердый и непреклонный. Если однажды он решил что-то сделать, то его не только не смущают никакие препятствия, но, напротив, с нарастающей энергией он будет преодолевать их, пока полностью не очистит себе путь, по которому идет к намеченной цели. Между литовцем и дзуком, несмотря на множество общих черт, есть существенная разница. Литовец, хоть и определяется постоянством характера и всегда аккуратным отношением к другим, в своих интересах он медлителен и нерешителен, а когда оказывается в удачливом положении, с удовольствием сибарита наслаждается текущим моментом, не думая о завтрашнем дне. Дзук, нисколько не уступая литовцу стойкостью своего характера, очень ловок, предприимчив, невероятно трудолюбив, мало склонен к эгоизму, но более к альтруизму, и всегда взваливает на свои плечи такое бремя, что с трудом его может нести. Образованный литовец часто забывает о своем гнезде и охотно тянется к незнакомцу. Дзук же с того момента, как только он начинает осознавать, кто он такой, постоянно имеет в мыслях тот клочок земли, который предки его потом своим орошали» [29, s. 46]. Примечательно, что подобный стереотип дзуков – как добродушных, веселых, открытых и привязанных к родной земле крестьян, лучше всех остальных групп литовцев сохранивших свою архаическую культуру – ретранслировался в дискурсе литовского регионализма на протяжении всего ХХ века вплоть до наших дней 5.
5. Например, в широко цитируемом в современной Литве энциклопедическом издании Б. Квиклиса «Наша Литва» («Mūsų Lietuva»), изданном в Чикаго в 1964 г., они описывались следующим образом: «Дзуки дольше всех сохраняли древние литовские обычаи, старинную одежду, тип строительства домов, их внутреннее убранство. Они выделяются живостью, воображением, открытостью, певучестью. Все привязаны к родной земле, которая, к сожалению, как и вся Виленщина, не может похвастаться урожайностью почвы» [24, p. 78].
18 На рубеже ХІХ и ХХ веков дзуки уже стали рассматриваться некоторыми публицистами как «четвертая часть литовского народа» (после литовцев-аукштайтов, жемайтов и пруссов (sic!)) [19, p. 7–8], а «патриарх литовской нации», профессор Й. Басанавичюс в своих исторических реконструкциях генеалогии балтийских племен попытался увязать их происхождение, ни мало, ни много, с древними даками [16, p. 28]. Чуть позже другой известный литовец и уроженец Дзукии, начинающий писатель В. Креве-Мицкявичюс в своем литературном творчестве «воскресил» и присвоил родному краю еще одно древнее название – Дайнава́ (лит. Dainava) [23], отсылающее уже к древним («летописным») обитателям балто-славянского пограничья – ятвягам, известным в сопредельных землях исторической Литвы под названием дайновов 6. Дайнаву он романтически описывал как край, окутанный древними легендами и преданиями, богатый народными песенными традициями, с живописной природой, где находятся самые глухие леса и непроходимые болота Литвы.
6. Это в дальнейшем породило научную дискуссию о степени преемственности литовцев-дзуков и древних дайновов [22, p. 170; 31, p. 19]. В любом случае, именно историческая Дайнава стала активно использоваться местной интеллигенцией как своеобразный символический капитал, дающий им право искать корни дзукской идентичности еще в домодерном периоде.
19 В 1920–1930-е гг. воспеванием Дзукии как самобытного края Литвы в своем творчестве активно занимались ее уроженцы, известные литовские писатели, поэты, публицисты, краеведы, которые, помимо всего прочего, засвидетельствовали уникальность и богатство фольклорного наследия дзуков 7. В городе Алитусе – символической столице Дзукии-Дайнавы – активно издавались многочисленные периодические издания, предназначенные, как было заявлено в одном из них, «без исключения для всех дзуков» [33, p. 1]. Это способствовало дальнейшему укреплению и осознанию особой дзукской идентичности жителями этой части Литвы.
7. В одной из таких публикаций фольклора «дзуков Вильнюсского края», собранного католическим священником М. Рудзисом, к последним впервые были отнесены и литовцы на севере от Вильнюса [34].
20 Тем не менее, в первой половине ХХ в. Дзукия (т. е. область проживания литовцев-дзуков) все еще рассматривалась большинством исследователей как составная часть (субрегион) другого этнографического региона Литвы – Сувалкии (лит. Suvalkija), концептуализация которой происходила совершенно по-иному – административному – принципу [3, с. 41]. Название этого региона, современные контуры которого определяет река Неман и граница Литвы с Польшей, происходит от административного центра, который теперь находится за пределами литовского государства – польского города Сувалки. С 1795 по 1807 г. эта часть Литвы принадлежала Пруссии, в 1807–1815 гг. – Герцогству Польскому (которое находилось под протекторатом наполеоновской Франции), в 1815–1917 гг. – Царству Польскому (автономному государству в составе Российской империи). С 1867 г. из части Августовской губернии была создана Сувалкская губерния, в которую вошло и литовское Занеманье. С этого времени территорию губернии, как это нередко бывает, стали упрощенно именовать Сувалщиной (лит. Suvalkija) 8.
8. Помимо номинации «Сувалкия», по отношению к этому этнографическому региону нередко используют историческое название Судува (лит. Sūduva), реанимированное из средневековой номенклатуры балтийских земель, и географический термин Занеманье (лит. Užnemunė).
21 Исключительная роль административной принадлежности населения в формировании его многоуровневой территориальной идентичности довольно хорошо изучена в историографии. Во-первых, существующее административное деление влияет на практики повседневной жизни и принуждает идентифицировать себя определенным образом, рассматривать себя как «идентичных» один другому, осознавать свою территориальную общность, землячество, независимо от этнической принадлежности местного населения. Во-вторых, как пишет литовский этнолог Р. Меркене, административно-политические территории государства не только усиливали внутреннюю интеграцию и стабилизацию культурной наследственности, но и блокировали аккумуляцию новейшего слоя культуры близкородственного населения [9, с. 137–138].
22 Очевидно, что территориальная обособленность содействовала укоренению региональной специфики не только в Сувалкии, но также в Вильнюсском и Клайпедском краях, которые определенное время были отделены от Литвы государственными границами. Примечательно, что они изображены на первой карте-схеме этнографических регионов Литвы, подготовленной и выданной в 1939 г. известным литовским исследователем народного текстиля, искусствоведом А. Тамошайтисом (рисунок 2). Однако в качестве трех равнозначных крупных регионов на ней были выделены только Жемайтия, Аукштайтия и Сувалкия. Последняя в свою очередь состояла из трех субрегионов, которые были заселены этнографическими группами литовцев-занавиков (лит. zanavykai), капсов (лит. kapsai) и занеманских дзуков [38, p. 127]. Выделение Клайпедского и Вильнюсского краёв в 1920–1930-е гг. в качестве отдельных субрегионов Литвы было обусловлено не только и, скорее всего, не столько этнокультурной спецификой этих пограничных территорий, сколько их особым политическим статусом.
23

24 Рис. 2. Карта-схема этнографических регионов Литвы, составленная А. Тамошайтисом (1939 г.)
25 Ключевое значение для конструирования и расширения дзукской идентичности, символическую границу которой (в отличие от других регионов Литвы) в массовом сознании людей выражал именно языковой маркер 9, имело выделение литовским лингвистом А. Салисом самостоятельного дзукского диалекта литовского языка 10, в ареал которого была включена и территория Вильнюсского края, оккупированного на тот момент поляками [36, p. 140a]. Это, как отмечает П. Кальнюс, поспособствовало укреплению в литовском научном дискурсе мнения о том, что регион Дзукии распостирается далеко на север от Вильнюса (следовательно, «имеет единую традиционную культуру»), даже несмотря на то, что сам А. Салис особо акцентировал существенные языковые различия между восточными и западными дзуками [22, p. 166]. Более того, эти различия в 1960–1970-е гг. стали основанием для пересмотра «классической» диалектной классификации К. Явниса-А. Салиса и создания новой – диалектной классификации литовского языка З. Зинкявичюса-А. Гирдяниса. В последней выделяемый ранее «дзукский» диалект стал рассматриваться исключительно как интегральная часть «аукштайтского» диалекта, а понятие «дзукский» по отношению к языку и вовсе упразднялось [41, p. 13–16, 446].
9. Как известно, в основе стереотипизации жителей отдельных регионов чаще всего лежат специфические особенности их языка, внешнего вида, ландшафта и др. [1, с. 180].

10. При этом А. Салис считал, что фонетическое явление дзуканья, характерное для говоров юго-восточных литовцев, появилось не ранее XIV–XV вв. и было связано с влиянием соседнего белорусского языка [35, р. 31–32]. Стоит отметить, что дзеканье / цеканье действительно распространено в белорусском языке практически повсеместно и является литературной нормой.
26 Тем не менее, фактическое переименование диалекта нисколько не помешало выделить Дзукию в качестве отдельного этнографического региона на официальной карте историко-культурных областей Литвы (рисунок 3), которая была напечатана в 1985 г. в первом томе обобщающего историко-этнографического атласа Прибалтики, посвященного земледелию [5, Карта ІІ].
27

28 Рис. 3. Историко-культурные регионы Литвы (1985 г.)
29 В следующем томе историко-этнографического атласа Прибалтики, посвященном народной одежде, была вложена почти идентичная «вводная» карта (с такими же широкими переходными зонами), разработанная на основании анализа региональных вариантов традиционной мужской одежды [6, Карта ІІІ]. А вот на карте, сделанной на основании территориальной дифференциации комплексов народного женского костюма [6, Карта 1], были четко обозначены все пять этнографических регионов Литвы (включая Клайпедский край) (рисунок 4). При этом северная граница Дзукии оказалась несколько отодвинута на юг и местами проходила прямо по реке Вилии.
30

31 Рис. 4. Историко-культурные регионы Литвы, выделенные на основании анализа распространения комплексов традиционной женской одежды (1986 г.)
32 Попытки более четко определить границы этнографических регионов Литвы активизировались в начале ХХІ в., когда в литовском обществе активно обсуждалась возможность административно-территориальной реформы страны в соответствии с научными представлениями о делении литовцев на отдельные субэтнические группы. С этой целью литовскими этнологами Ж. Шакнисом и Д. Пиворюнасом была подготовлена новая карта этнографических регионов Литвы, выразительные внешние очертания которых были проведены точно по границам самых мелких административных единиц страны – староств (рисунок 5). В скором времени эти карты стали восприниматься и оцениваться на практическом уровне как своего рода эмблемы, которые имели большой символический эффект в деле официального признания и пространственного воображения региональных идентичностей Литвы.
33

34 Рис. 5. Этнографические регионы Литвы (по Ж. Шакнису и Д. Пиворюнасу, 2001 г.)
35 Между тем, в результате формального научного деления Литвы на отдельные этнографические регионы вне официальных практик классификации остались те идентичности, которые по ряду причин не смогли вписаться в аналитические схемы и конструкты, изобретенные национальными школами этнографии. Такой, к примеру, можно считать региональную идентичность этнически смешанного населения исторической Виленщины, ключевым фактором конструирования которой является наличие центрального города – Вильнюса, оказывавшего и продолжающего оказывать большое влияние на социальные практики жителей приграничных территорий Беларуси и Литвы. Еще в 1920–1930-е гг. всесторонним изучением и концептуализацией Вильнюсского края как отдельного этнокультурного региона межвоенной Польши активно занимались известные преподаватели и студенты университета Стефана Батория в Вильнюсе (Ц. Бодуэн де Куртенэ Эренкрейц, М. Знамеровска-Пруферова, Г. Турска, Ч. Янковский и др.), основные идеи и результаты исследовательской работы которых были изложены в монографическом сборнике «Вильно и земля Виленская» («Wilno i ziemia Wileńska») (1930 г.). В первом томе этого издания знаменитый этнолог Ц. Бодуэн де Куртенэ Эренкрейц осторожно замечала, что этничность не является главным основанием для функционирования региональной идентичности, территориальное измерение которой скорее обуславливает важность экологического и хозяйственно-экономического факторов [15, s. 173].
36 Однако после установления в 1940 г. современной политической границы между Литвой и Беларусью этот исторический регион оказалася поделен между двумя государствами. Хотя уже в 1950-е гг. литовские этнологи были склонны расширять в своих исследованиях территорию Дзукии на весь Вильнюсский край [40, p. 134], до этого времени нерешенным остается вопрос, какую роль в концепции этнографических регионов должно играть иноэтническое («нелитовское») население в окрестностях Вильнюса. Например, в начале ХХІ в. литовский этнолог Ж. Шакнис, констатируя, что «наверно один из самых бесспорных способов локализации этнографического региона есть этнографическая идентичность самих жителей, это значит понимание того, к какому этнографическому региону относит себя сам человек» [38, p. 131], исследовал взгляды современной молодежи на этнографические регионы Литвы. Во время полевых экспедиций он выяснил, что самая проблематичная ситуация с этнорегиональной идентичностью выявляется как раз на юго-востоке Литвы, где абсолютное большинство опрошенных им здесь нелитовцев не готово было отождествлять себя с каким бы то ни было этнографическим регионом [38, p. 135–136]. Такая ситуация существенно усложняет хотя бы приблизительное определение общей границы Дзукии и Аукштайтии, которые в районе Вильнюса фактически оказываются отделены одна от другой компактной территорией, населенной славяноязычным населением (рисунок 6).
37

38 Рис. 6. Карта распространения диалектов литовского языка (согласно классификации 1964 г.) [7]
39 Литовский географ А. Рагаускайте, которая в своей недавней монографии обобщила и проанализировала все известные этнотерриториальные классификации Литвы, так и не нашла ответа на вопрос, на основании каких научных критериев во второй половине ХХ в. Виленщина вдруг стала интегральной частью Дзукии [32, p. 95–96]. Более того, на своей сводной карте, где основной акцент делается не на точных границах отдельных регионов, а на их «ядрах», она не только выделила Виленщину (лит. Vilnija) как самостоятельный этнокультурный регион Литвы, но еще и обозначила его славяноязычную часть (рисунок 7).
40

41 Рис. 7. Территориальная структура формальных регионов Литвы (согласно А. Рагаускайте)
42 Случай Виленщины показывает условность и относительность научно сконструированных этнографических регионов не только Литвы, но и соседней Беларуси [3, с. 47]. Так или иначе, современные регионы под влиянием разнообразных внешних и внутренних факторов стремительно изменяются как составная часть более широкого глобального пространства, поэтому этнографический регион все больше воспринимается как символическая конструкция, которая, однако, как показывает пример Литвы, может возыметь исключительно важное инструментальное значение в конструировании региональной идентичности.
43 Все же, как признает литовский этнолог П. Кальнюс, главным фактором, ускорившим выделение и признание этнографической области Дзукии, равнозначной по своему рангу Аукштайтии, Жемайтии, Сувалкии и Малой Литве, было осознание общности и декларация отличительности самими дзуками [20, p. 99]. Именно лингвистический маркер дзукской региональной идентичности, изначально имеющий определяющую диагностическую роль лишь для самих жителей Литвы, подтолкнул ученых не только выделить южный (дзукский) диалект литовского языка, но и, в конце концов, концептуализировать целый этнографический регион – Дзукию, географические границы которого варьировали и зависили от конкретного («объективного») критерия, взятого за основание той или иной научной классификации (специфика языка, материальной или духовной культуры).
44 Дзукия как привлекательный в туристическом плане этнографический регион на юго-востоке Литвы, населенный не только литовцами, но и другими этническими группами, все более интенсивно брендируется и экспонируется в конце ХХ – начале ХХІ в. Здесь находится самый крупный в стране лесной массив – лес Дайнавос (Дайновский лес), который занимает 135 тысяч гектаров площади, а также самое большое на территории Литвы болото – Чепкелю (Чепкеляйское), занимающее площадь в 5858 гектаров. Среди туристов популярностью пользуются поездки в Дзукийский национальный парк – самую крупную природоохранную территорию Литвы.
45 Несмотря на то, что комплекс характерных специфических признаков, выделяющих крестьян-дзуков среди остальных групп литовцев, давным-давно остался далеко в прошлом, он продолжает осознаваться и воспроизводиться на символическом уровне. Так, в современном этнографическом нарративе Дзукию-Дайнаву попрежнему позиционируют как лесистый регион с малоурожайными песчаными почвами, обусловившими, в сравнении с остальной Литвой, «более бедный быт местных крестьян, скромность их усадеб и построек» 11, следовательно, и «более древний уклад их жизни». Неудивительно, что здесь «дольше всего в Литве сохранялись курные хаты, архаические земледельческие орудия труда (серп, деревянная борона, соха и др.), архаические способы рыбной ловли, охоты и пчеловодства, лесные промыслы» [20, p. 100]. Тут «дольше, чем в других местах, праздновались различные календарные праздники, торжественными обрядами сопровождались сельскохозяйственные работы, сохранялись древние свадебные, похоронные и другие обычаи». Также дзуки «особенно долго носили традиционную одежду», «не один другой этнографический регион Литвы не может похвастаться таким богатством и разнообразием поясов как дзуки». Из кулинарного наследия «дзуки гордяться своими пирагами из гречневой муки – бабками», здесь дольше, чем в других регионах Литвы, «сохранялся обычай печь из картофельной или гречневой муки обрядовые продолговатые булочки в форме батона с конопляной или маковой начинкой – шалтаносяй». Кроме того, «в этом регионе еще и сегодня можно увидеть особенно древний способ пчеловодства с разведением пчел в дуплах сосен». Типичная для западной Беларуси и восточной Литвы уличная застройка местных деревень способствовала тому, что здесь «дольше и сильнее всего сохранялись проявления крестьянской общинности: например, трудовые помочи (толоки), вечёрки, на которых пряли и скубали перья, с песнями и играми, пасхальный волочебный обряд («лалавимас»), посещение общей деревенской бани, самобытные банные родинные и свадебные обычаи» и т. д.
11. Здесь и далее цитируется информация об этнографическом регионе Дзукия, размещенная на официальном сайте Совета по охране этнической культуры Литвы (См. Dzūkija (Dainava). [Электронный ресурс]: URL: >>>> Дата обращения 20.01.2022).
46 Иными словами, в этнографических репрезентациях Дзукия предстает как уникальный самобытный регион, сохранивший самые архаические формы литовской культуры. В этом смысле она очень напоминает белорусское Полесье с его «воображаемой архаикой», которое, как риторически подметил белорусский этнолог П. Терешкович, «было и остается чем-то вроде Тробрианских островов или побережья Новой Гвинеи для многочисленных исследователей традиционной культуры Восточной Европы» [10, с. 259].
47 Однако с точки зрения типологических сходств и культурной общности этот регион ближе всего Белорусскому Понеманью – формальному этнографическому региону, образ которого в дискурсе белорусского регионализма диаметрально противоположный образу Дзукии. Если в последней, согласно литовскому этнографическому нарративу, крестьянская культура «дольше всего сохраняла традиционные архаические черты», то культура Понеманья в изложении белорусских этнографов, напротив, «прогрессировала быстрей», чем в других регионах Беларуси [12, с. 291]. Такое различное представление двух соседствующих регионов (между которыми в действительности нет явных контрастных культурных различий и границ) связано с различным пространственным измерением развития белорусских и литовских земель национальными нарративами. Дело в том, что модернизация сельской культуры и белорусов, и литовцев, как известно, продвигалась с запада на восток. Соответственно, в системах координат национальных школ этнографии западные регионы Беларуси и Литвы показываются как наиболее «вестернизированные», а восточные и южные – как экономически менее развитые и, соответсвенно, лучше сохранившие «архаическую» культуру.
48 Заключение. Таким образом, случай этнографического региона Дзукии наглядно демонстрирует не только, как традиционная локальная идентичность может утвердиться в современном глобальном мире, но и как, получив оффициальное признание, она способна конституировать, по сути, новую реальность, «используя силу откровения и конструирования, которой обладает объективация в дискурсе».
49 Несмотря на то, что «дзуканье» как внешний («объективный») критерий выделения ареалов вызывает постоянные споры не только у этнографов, но и лингвистов, оно стало главным диагностически значимым маркером идентичности, прежде всего, для самих людей. Именно этот признак, легший в основу номинации и стереотипизации юго-восточных литовцев, дал первоначальный импульс к конструированию отдельного этнографического региона Литвы – Дзукии. К символическим маркерам отличительности дзуков относятся также приписываемые им «архаические» элементы традиционной культуры, которые в наше время существуют преимущественно в дискурсе, а не в реальной жизни.

References

1. Bartmiński J., ed. (1999), Językowy obraz świata [The linguistic image of the world]. Wyd. 2 popr. Lublin, Wydaw. Uniwersytetu Marii Curie-Skłodowskiej, 297 p.

2. Bourdieu P. (2002), Identity and Representation: Elements of Critical Reflection of the Idea of “Region”, Ab Imperio, no. 3, pp. 45–60. (In Russ.).

3. Vnukovich Yu. (2021), The invention of ethnographic regions of Belarus and Lithuania: comparative characteristics, Vestnik Polotskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya A. Gumanitarnye nauki [Herald of Polatsk State University. Series A. Humanity sciences], no. 1, pp. 37–49. (In Belarus.).

4. Volter E. (1887), About an ethnographic trip through Lithuania and Zhmud’ in the summer of 1887, Prilozhenie k XVI tomu Zapisok Imperatorskoi Akademii Nauk [Annex to the XVI volume of the Notes of the Imperial Academy of Sciences], Saint Petersburg, no. 5, pp. 1–158. (In Russ.).

5. Terent'eva L., ed. (1985), Istoriko-etnograficheskii atlas Pribaltiki [Historical and ethnographic atlas of the Baltic states], Vilnius, Vol. 1. Agriculture, 140 p. (In Russ.).

6. Terent'eva L., ed. (1986), Istoriko-etnograficheskii atlas Pribaltiki [Historical and ethnographic atlas of the Baltic states], Riga, Vol. Clothing, 173 p. (In Russ.).

7. Koryakov Yu. B. (2006), Maps of the Baltic languages. 5. Lithuanian, Yazyki mira: Baltiiskie yazyki [Languages of the World: Baltic Languages], Moscow, Academia Publ., P. 221. (In Russ.).

8. Leskinen M. V. (2016), Great Russian. From the history of the construction of ethnicity. Century XIX, Moscow, Indrik Publ., 680 p. (In Russ.).

9. Merkienė R. (1985), On the influence of administrative-territorial division on the specifics of the ethnographic regions of Lithuania, Problemy etnicheskoi istorii baltov [Problems of the ethnic history of the Balts], Riga, pp. 135–138. (In Russ.).

10. Tereshkovich P. V. (2018), Construction of the identities of the population of the western part of the Belarusian Polessya, Svoi i chuzhie. Metamorfozy identichnosti na vostoke i zapade Evropy [Their own and others’. Identity metamorphoses in Eastern and Western Europe], Moscow, pp. 247–270. (In Russ.).

11. Cimermanis S. J. & Morkunas V. I. (1980), On the historical and ethnographic regions in Latvia and Lithuania in the second half of the 19th century, Etnograficheskie i lingvisticheskie aspekty etnicheskoi istorii baltskikh narodov [Ethnographic and linguistic aspects of the ethnic history of the Baltic peoples], Riga, pp. 9–45. (In Russ.).

12. Tsіtou V. S. (2002), Panyamonne, Narodnaya kul'tura Belarusі [Folk culture of Belarus], Minsk, Belarusian Encyclopedia Publ., pp. 288–291. (In Belarus.).

13. Erkert R. F. (1864), A look at the history and ethnography of the western provinces of Russia (with an atlas), Saint Petersburg, In the printing house of the House of Charity for the Juvenile Poor, 1864. 72 p. (In Russ.).

14. Erkert R. F. (1863), Ethnographic Atlas of Western Russian provinces and neighboring regions, Saint Petersburg, 1863, 28 p. (In Russ.).

15. Baudouin de Courtenay-Ehrenkreutzowa C. (1930), Kilka uwag i wiadomości o etnografji Województwa Wileńskiego [A few remarks and news about the ethnography of the Wilno Voivodeship], Wilno i ziemia Wileńska [Wilno and the Wilno Land], Wilno, vol. 1, pp. 173–218. (In Polish).

16. Basanavičius J. (1893), Etnologiškos smulkmenos [Ethnological details], Tilžė, Spaustuvėje Otto von Mauderodes, 32 p. (In Lithuanian).

17. Hobsbawm E. (2004), Introduction: Inventing Traditions, The Invention of Tradition, ed. E. Hobsbawm & T. Ranger, 12th printing, Cambridge University Press, pp. 1–14.

18. Dzukas (1889), Isz Dzukijos [From Dzūkija], Varpas [The Bell], no. 10, pp. 157. (In Lithuanian).

19. Jonas Jr. (1900), Gudai ir Lietuviai. Etnografiškas piešinėlis [Gudai and Lithuanians. Ethnographic essay], Wilkes-Barre, Pa., Spaustuvėje „S.L.A.“, 30 p. (In Lithuanian).

20. Kalnius P. (2011), Etnografinė Dzūkija [Ethnographic Dzūkija], Lietuvos etnologijos ir anropologijos enciklopedija [Encyclopedia of Lithuanian Ethnology and Anropology], ed. V. Savoniakaitė, Vilnius, pp. 98–104. (In Lithuanian).

21. Kalnius P. (2002), „Kitokie“ tarp „savų“: Lietuvos etnografinių grupių stereotipai [“Others” Among “One’s People”: the Stereotypes of the Lithuanian Ethnographic Groups], Lithuanian Ethnology: Studies in Social Anthropology and Ethnology, no. 2 (11), pp. 23–52. (In Lithuanian).

22. Kalnius P. (2007), Vilnius ir jo apylinkės lietuvių etnografinėjė tipologijoje [Vilnius and its Environs in Lithuanian Ethnographic Typology], Annales historiae vilnensis, vol. 1, pp. 163–177. (In Lithuanian).

23. Krėvė V. (1912), Dainavos šalies senų žmonių padavimai [Legends of the old people of Dainava country], Vilnius, M. Kuktos spaustuvė, 158 p. (In Lithuanian).

24. Kviklys B. (1964), Vilnija (Pietryčių Aukštaitija) [Vilnius Region (Southeast Aukštaitija)], Mūsų Lietuva: krašto vietovių istoriniai, geografiniai, etnografiniai bruožai [Our Lithuania: historical, geographical and ethnographic features of local areas], ed. B. Kviklys, Boston (Mass.), vol. 1, pp. 69–80. (In Lithuanian).

25. Paukštytė-Šaknienė R., Savoniakaitė V., Šaknys Ž. & Šidiškienė I. (2007), Lietuvos kultūra: Aukštaitijos papročiai [Lithuanian culture: customs of Aukštaitija], ed. Ž. Šaknys, Vilnius, Lietuvos istorijos instituto leidykla, 216 p. (In Lithuanian).

26. Paukštytė-Šaknienė R., Savoniakaitė V., Šaknys Ž. & Šidiškienė I. (2009), Lietuvos kultūra: Dzūkijos ir Suvalkijos papročiai [Lithuanian culture: customs of Dzūkija and Suvalkija], ed. Ž. Šaknys, Vilnius, Lietuvos istorijos institutas, 194 p. (In Lithuanian).

27. Paukštytė-Šaknienė R., Savoniakaitė V., Šaknys Ž. & Šidiškienė I. (2012), Lietuvos kultūra: Mažosios Lietuvos ir Žemaitijos papročiai [Lithuanian culture: customs of Lithuania Minor and Žemaitija], ed. Ž. Šaknys, Vilnius, Lietuvos istorijos instituto leidykla, 244 p. (In Lithuanian).

28. Połujański A. (1859), Wędrówki po gubernji augustowskiéj w celu naukowym odbyte [Wandering around the Augustów Governorate for research purposes], Warszawa, 450 s. (In Polish).

29. Radziukinas J. (1900), Dzuki, Wisła: miesięcznik gieograficzno-etnograficzny [Vistula: geographic and ethnographic monthly], vol. 14, no. 1, pp. 42–54. (In Polish).

30. Radziukynas J. (1904), Dzukai, Dirva-Žinynas, no. 2, pp. 78–92. (In Lithuanian).

31. Ragauskaitė A. & Daugirdas V. (2010–2011), Dzūkijos kultūrinis regionas [Cultural region of Dzūkija], Annales Geographicae 43–44, pp. 16–28. (In Lithuanian).

32. Ragauskaitė A. (2019), Lietuvos etnokultūrinis regionavimas [Ethnocultural regionalization of Lithuania], Vilnius, Vilniaus universiteto leidykla, 192 p. (In Lithuanian).

33. Redakcija. (1927), Kam leidžiamas „Dzūkas“? [For whom is “Dzūkas” published?], Dzūkas, no. 1, pp. 1. (In Lithuanian).

34. Rudzis M. (1923), Vilniaus krašto dzūkų būrtai, patarlės, mįslės ir žaidymai [Dzūkian spells, proverbs, riddles and games of the Vilnius region], Lietuvių tauta: Lietuvių Moklso Draugijos raštai [Lithuanian Nation: Letters of the Lithuanian Science Society], Vilnius, vol. 3, part 2 (1920–1922), pp. 456–462. (In Lithuanian).

35. Salys A. (1933), Kelios pastabos tarmių istorijai [A few remarks on the history of dialects], Archivum Philologicum, Kaunas, vol. 4, pp. 21–34. (In Lithuanian).

36. Salys A. (1992), Raštai IV: Lietuvių kalbos tarmės [Collected Writings IV: Lithuanian Dialects], Roma, Lietuvių Katalikų Mokslo Akademija, 373 p. (In Lithuanian).

37. Savoniakaitė V. (2007), Įvadas. Tapatybė erdvėje ir laike: kintantys regionai [Introduction. Identity in Space and Time: The Changing Regions], Lithuanian Ethnology: Studies in Social Anthropology and Ethnology, no. 7 (16), pp. 19–37. (In Lithuanian).

38. Šaknys Ž. (2012), Etnografiniai regionai Lietuvoje: šiuolaikinio jaunimo požiūris [The Ethnographic Regions of Lithuania from the Perspective of the Contemporary Youth], Folklore Studies, vol. XLIII, pp. 126–142. (In Lithuanian).

39. Šaknys Ž. (2020), Vilniaus kraštas: etnografinio ir istorinio regiono dermė? [The compatibility of ethnographic and historical regions? The case of the Vilnius region], Res Humanitariae, vol. XXVII, pp. 28–43. (In Lithuanian). DOI: http://dx.doi.org/10.15181/rh.v27i0.2157.

40. Tumėnas V. (2007), Konvencionalūs, klasifikaciniai ir interpretaciniai regioninės tapatybės aspektai ir sąsajos su tautodaile [The Conventional, Cllassificatory, and Interpretative Aspects of Regional Identity, and their Relations with Folk-Art], Lithuanian Ethnology: Studies in Social Anthropology and Ethnology, no. 7 (16), pp. 125–156. (In Lithuanian).

41. Zinkevičius Z. (1966), Lietuvių dialektologija: lyginamoji tarmių fonetika ir morfologija [Lithuanian dialectology: comparative phonetics and morphology of dialects], Vilnius, Leidykla “Mintis”, 540 p. (In Lithuanian).

Comments

No posts found

Write a review
Translate